Book Friends Club

Джулиан Барнс

Предчувствие конца

Творчество английского писателя Джулиана Барнса — литературный перископ, и коль скоро выходит экранизация его романа «Предчувствие конца», то и поговорим о нем. Казалось бы, что общего между русским национальным характером и британским. Но, черт возьми, читаешь «Предчувствие конца» и примеряешь на себя, друзей и родных искусно сделанную тренч-историю. Да, с некоторыми оговорками, не так часто мы стрижём газоны, как англичане. Потрясающий роман с детективной нотой, без сомнения достойный Букеровской премии, которую Барнс получил за него в 2011 году, не размазанный на 700 неудобоваримых страниц, а сконцентрированный, медитативный, философский и ироничный. Если я скажу, что Барнс гениален, то наверняка не буду оригинальна.

Жизнь не ограничивается сложением и вычитанием. В ней есть и аккумуляция, умножение потерь и неудач.

Главный герой Тони Уэбстер («середнячок по жизни, середнячок по правде, моральный середнячок», как и большинство людей, и в том проза Барнса универсальна) познакомился с Андрианом Финном в школе, в пору юношеского максимализма и больших надежд. Адриан — белая ворона в серой стае. Единственный, кто в кругу приятелей носит часы циферблатом вверх (мистер Барнс внимателен к деталям).

Их было четверо мушкетеров и одна прекрасная дама Вероника. Но вскоре круг трансформируется в треугольник — Тони, Андриан и Вероника. Спустя 40 лет Тони, скрупулёзный до тошноты, лысеющий пенсионер в разводе, неожиданно получает весточку из прошлого в виде неожиданного наследства от матери Вероники, часть которого — дневник его школьного товарища. Шестерёнки времени со скрипом завертелись вспять. Сквозь призму памяти Тони и Вероника вновь переживают прожитую ими историю. Время расставляет в ней акценты по своим местам, и старость уже не кажется Тони причалом спокойствия и бесконфликтности, и согласно теории Адриана об аккумуляции — результаты содеянного не складываются, а умножаются, в конце приводя к великому хаосу. Время — это не просто данные секундной стрелки, об этом и размышляет Барнс. А что все-таки есть история?

«На склоне лет хочется немного отдохнуть, согласны? Мы ведь это заслужили. Я, например, именно так и думал. Но потом приходит понимание, что жизнь не торопится раздавать заслуженные награды. Кроме того, в молодости мы полагаем, что способны просчитать, какие болячки и горести могут прийти с возрастом. Мысленно рисуем одиночество, развод, вдовство, отдаление детей, кончину друзей. Предвидим потерю статуса, утрату влечений — и собственной привлекательности. Можно пойти еще дальше и рассмотреть приближение смерти, которую всегда встречаешь в одиночестве, даже если рядом близкие. Все это — взгляд в будущее. Но гораздо труднее не просто заглянуть в будущее, а из будущего оглянуться назад. Узнать, какие новые эмоции приносит с собой время. Обнаружить, например, что с уменьшением числа очевидцев становится все меньше доказательств твоей жизни, а потому и меньше уверенности в том, кто ты есть и кем был. Даже если скрупулезно вести архив — собирать дневники, звукозаписи, фотоматериалы, — впоследствии может оказаться, что фиксировать нужно было нечто совсем другое. Какое там изречение цитировал Адриан? «История — это уверенность, которая рождается на том этапе, когда несовершенства памяти накладываются на нехватку документальных свидетельств»».

На женских персонажей романа можно посмотреть только глазами Тони, впрочем, как и на любые другие, поскольку перед нами исповедь от первого лица. Сколько типов женщин вы знаете? Для Тони их всего два — прозрачные и загадочные, экс-супруга Маргарет, с которой полжизни протекло медленно и беззвучно, и экс-подружка Вероника, яркая вспышка прошлого, с которой он был близок мимолетно в юности, но разгадать которую удалось лишь на старости лет. И рассказать об этом будет некому, кроме совести.

«И это не самая плохая жизнь, правда? Случаются черные полосы, случаются белые. Живу с интересом, хотя не посетую и не удивлюсь, если кто-нибудь скажет: тоска зеленая. Возможно, Адриан в каком-то смысле знал, что делает. Но я бы ни за какие коврижки не согласился расстаться с жизнью, понимаете?
Я выжил. «Он выжил и рассказал, как это было» — кажется, так говорится, да? История — вовсе не ложь победителей, как я в свое время грузил старине Джо Ханту; теперь я это твердо знаю. Это память выживших, из которых большинство не относится ни к победителям, ни к побежденным».

На заре юности быть таким, как все, но не признавать этого, перевернув наручные часы циферблатом вниз. На закате жизни сказать самому себя «я середнячок», «я сорняк», «я всю жизнь плыл по течению», «я, его величество Я — такой, как все!» — что может быть трагичнее?
«Однако... кто это писал, что искусство высвечивает ничтожность жизни?»

Как разлетевшиеся от дуновения семена одуванчиков, аккумуляция памяти в единицах потерь и неудач может привести к хаосу их произрастания и эффекту сорнякового распространения. Прочитав и переосмыслив роман, очень хочется перечитать его заново, память капризна и фиксирует не все детали, они всплывают позже, и при каждом новом прочтении прорастают новые смыслы.

«Жизнь большинства» — моя жизнь.

Перевод Е. Петрова


Похожие материалы:

Джулиан Барнс «Шум времени»

http://bookfriends.club/2017/01/shum-vremeni/