Переживание послевоенной травмы — к этой теме все чаще обращаются современные писатели. Для австралийского автора Ричарда Флэнагана речь идёт в том числе и о личной, семейной травме. В книге «Узкая дорога на дальний север» он рассказывает историю трагической судьбы австралийских военнопленных времён Второй мировой войны, строивших «ту Дорогу смерти», железную дорогу между Бирмой и Таиландом, сгубившую, сожравшую тысячи жизней в непроходимых джунглях. Из немногих выживших был отец писателя, свидетель того времени. Название романа — аллюзия на хайбун известного японского поэта Мацуо Басё «Дорога далеко на север». На написание книги у Флэнагана ушло почти 12 лет, и в 2014 году она получила Букеровскую премию.

«Что такое дорога, раздумывал он, «та Дорога»? Дорога – это линия, тянущаяся из одной точки в другую: из реальности в нереальность, из жизни в ад – «длина без ширины», если припомнить Эвклида, давшего определение линии в школьной геометрии. Длина, лишенная ширины, жизнь, лишенная смысла, следование от жизни к смерти. Путь в ад».

Автор высказался. Чувствуется, что боль за отца, за своих соплеменников сидела и разрасталась глубоко внутри Флэнагана долгие годы и, наконец, вытекла наружу, выплакана им в романе. И вероятно именно от избытка перекипевших эмоций в романе всё как будто чересчур, гиперболизировано, на острие правды и вымысла. Заостряя детали Флэнаган наращивает ощущение трагедии, в безумной пляске скачет из одного времени в другое с единственной целью — напомнить миру о драме, преходящей ныне в забвение.

И никто никогда не узнает. Имена их уже позабыты. Никакой книги их утраченных душ не существует. Да пребудет с ними хотя бы этот кусок текста.

А потом, говоря по правде, никто этого и не вспомнит. Подобно всем величайшим преступлениям, этого будто бы и не происходило вовсе. Страдания, смерть, горе, подлая, жалкая бесцельность чудовищных мук такого множества людей – все это, может, и существует-то лишь на этих страницах да еще на страницах немногих других книг. Книга способна содержать ужас, придав ему и форму, и смысл. Но в жизни у ужаса формы не больше, чем смысла. Ужас просто есть. И пока он владычествует, во всей Вселенной будто и нет ничего, во что бы он ни воплотился.

Натуралистичность описания тревожит воображение. А признание японского полковника Кота заставляет содрогнуться.

Вы не поверите, как здорово помогло мне это разглядывание воды. Я встал позади пленного, проверил равновесие, тщательно обследовал его шею: худую, старческую, грязную на складках – эту шею мне не забыть никогда. Еще и не начиналось, а все было позади, я же никак не мог понять, откуда на моем мече капельки жира, которые никак не оттирались выданной мне бумагой. Только о том и думал: откуда взялся жир у такого худого человека в худющей шее? Шея у него была грязная, серая, как грязь, на которую мочишься. Но стоило мне эту шею перерубить, как цвета оказались такими яркими, такими живыми: красный – от крови, белый – от кости, розовый – от плоти, желтый – от того самого жира. Жизнь! Те краски были самой жизнью. Я думал о том, как легко все получилось, как ярки и прекрасны краски, и был поражен, что все уже позади.
<...> Могу я вам довериться? Заключенные были всегда. Если проходило несколько недель, а я никому не отрубал голову, так я шел и находил того, кому недолго оставалось пребывать в этом мире, чья шея мне нравилась. Заставлял его рыть себе могилу…
<...> – Шеи, – продолжил полковник Кота, отведя взгляд туда, где открытая дверь обрамляла залитую дождем ночь. – Ничего другого, признаться, я теперь и не вижу в людях. Только шеи. Не годится так думать, верно? Не знаю. Такой я стал. Встречаюсь с кем-нибудь новеньким – смотрю на его шею, прикидываю ее размер: легко ли будет срубить или трудно. И больше мне от людей ничего не нужно, только их шеи, тот удар, эта жизнь, те цвета – красный, белый, желтый.

Флэнаган завязал в узелок несколько сюжетных линий, культурных кодов разных стран, любовь и смерть, прошлое и будущее, развивающихся в дифференциальных временных плоскостях. Главный герой, врач-хирург Дорриго Эванс, оказавшийся в японском плену точкой опорой для тысячи таких же, как он, и не герой вовсе, не добродетельно страдающий романтик, но свидетель и участник драматического действа, совершенного Японией во время строительства проклятой Дороги смерти. А Накамура, ответственный на месте за строительство, он кто, вершитель судеб или пешка в игре?

Не отпускает ощущение, что Флэнаган силился понять и реалистично, как можно точнее, отразить в романе гений японского духа, погубивший тысячи душ во имя Императора. У победителя и побеждённого своя правда, но мир таков, что уже завтра они могут поменяться ролями.

– Дело тут не просто в железной дороге, – сказал полковник Кота, – хотя и железная дорога должна быть построена. Или даже не в войне, хотя война и должна быть выиграна.
– Дело в том, чтобы доказать европейцам, что они не высшая раса, – сказал Накамура.
– И в том, чтобы мы усвоили, что мы такая раса, – добавил полковник Кота.

Чего больше в книге, жизни или смерти, любви или страдания, — трудно определить. Но без любви к жизни, без чувства сострадания к ближнему и слепой случайности главному герою не выжить бы на той Дороге.

– Может, наши лица, наши жизни, наши судьбы, наши счастья и несчастья – все это нам просто даровано. Кому-то достается много, кому-то все выходит боком. То же самое и с любовью. Вроде как разного размера стаканы для пива. Тебе достался большой, ты всех обскакал, ты его пьешь, а его как не бывало. Ты знаешь ее, а потом не знаешь ее. Может, от нас с ней ничего и не зависит. Никто не строит любовь, как строят стену или дом. Ее подхватывают как простуду. От нее страдают, а потом она проходит, и притворяться, будто это не так, и есть дорога в ад.

Очень сложная книга, тяжело усваиваемая, одну и ту же мысль автор зачастую повторяет по много раз, разворачивая её под разными световыми углами, рассматривая ситуацию под разными ракурсами, показавая путь длиною в жизнь, утомительно детально, вырисовывая марионеточных персонажей. Но рекомендую её прочитать как одну из историй, в которой со всей силой переплавленных в слова пережитых эмоций и событий Память больше войны.

Мир существует, — подумал он. — Он просто есть.