История нового романа «Дети мои» лауреата премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» Гузели Яхиной начинается с 1924 года, но по факту намного ранее, с екатерининских времён переселения немецкого народа в земли русские.

«Хроники переселения германских крестьян в Россию повествовали о днях, когда по приглашению императрицы Екатерины первые колонисты прибыли на кораблях в Кронштадт. Бах дочитал уже до момента, когда монархиня самолично является на пристань – поприветствовать отважных соотечественников: “Дети мои! – зычно кричит она, гарцуя перед строем озябших в пути переселенцев. – Новообретенные сыны и дочери российские! Радушно принимаем вас под надежное крыло наше и обещаем защиту и родительское покровительство! Взамен же ожидаем послушания и рвения, беспримерного усердия, бестрепетного служения новому отечеству! А кто не согласен – пусть нынче же убирается обратно! Гнилые сердцем и слабые руками в российском государстве – без надобности!..”»

Чудаковатый, хлипкий на вид шульмейстер Якоб Бах проживает в немецкой колонии Гнадендаль на берегу величественной Волги, герой без прошлого и семьи, ничто и никто не тревожит душу учителя, кроме природы и классических сочинений великих немецких писателей. До тех пор, пока его не пригласили давать частные уроки юной Кларе. Вскоре учеба в обстановке уединенного хутора на другом берегу реки приобретает иное для учителя и ученицы значение.

Спустя время Якоб и Клара вернулись на хутор уже негласно нареченными, невенчанными мужем и женой. В Большом мире в тот момент происходили эпохальные перемены, а на хуторе, скрытом от людских глаз, – маленькие, но важные: яблоня зацвела, лёд на реке тронулся. Однако революционное зло проникло и туда, лишив в буквальном смысле дара речи Баха, но подарив миру малышку Анче, с которой установился контакт, который я не могу назвать иначе, как божественным, аналогичным бессловесному общению с природой.

«Впрочем, ей и не нужно было говорить: они с Бахом понимали друг друга без слов. За два года у них сложился свой язык, гораздо более нежный, чем грубая человеческая речь. Язык этот состоял не из слов, а из взглядов, касаний, легчайшей игры мускулов на лице, из частоты дыхания и движений тел».

Автор лишил главного героя возможности говорить: от пережитого стресса Бах лишается голоса; но мир вокруг в сюжетном пространстве от того лишь запестрел более яркими красками, звуки стали громче и отчетливее, персонажи — театральнее, когда на характеристику героя работает всё, кроме слова. Вот почему так бережно автор относится к деталям, вот к чему так пространны описания, иначе бы авторская задумка не удалась. Надо признать, задумка сложная и мудреная, но выполнена мастерски.

Мир был прекрасен и неподвижен, раскрывался послушно перед взором, как раскрываются книжные страницы, листаемые нетерпеливой рукой.

Бах умел слушать окружающий его мир. А мир был внезапен, как обрыв Волги, на который то и дело выходил Бах, вглядываясь в горящий огнями Гнадендаль. Так шли годы. Но на хуторе время не бурлило быстрой рекой, а неспешно текло с замиранием, будто и не было в России событий, круто изменивших ход истории.

«Изменения эти были столь невероятны, что Бах затруднился найти им должное сравнение. Случившееся нельзя было назвать землетрясением или ураганом: после разгула непогоды мир, исковерканный разбушевавшейся стихией, все же сохраняет свои главные сущности – небо, солнце, земную твердь. Сегодня же в Гнадентале, казалось, не стало ни того, ни другого, ни третьего: новая власть, установленная в Петербурге, отменила небо, объявила солнце несуществующим, а земную твердь заменила воздухом. Люди барахтались в этом воздухе, испуганно разевая рты, не умея возразить и не желая согласиться. Вера, школа и община – три незыблемые сущности колонистской жизни – были изъяты у гнадентальцев, как изъяты были у мукомола Вагнера его дом и скот: кирху закрыли, пастора Генделя с женой чуть не выслали на Север (вооруженная вилами и ухватами паства стала на защиту – отстояла); из школы выгнали учителя, обещали прислать нового, да так и не прислали; общинное управление объявили пережиточным и заменили советами, что должны были стать во главе нового общества, и колхозом, который виделся руками и ногами обновленного Гнаденталя».

Бах всеми силами старается отгородить и Анче от опасностей Большого мира, но душа ребёнка рвётся к познанию, а это великая тяга, сопротивляться которой Бах не в состоянии, какой бы огромной и трепетной не была его любовь.

Мир распадался надвое: мир испуганных взрослых и мир бесстрашных детей существовали рядом и не пересекались.

Жизнь народа состоит из жизней миллионов маленьких людей в потоке времени. И Гузель Яхина написала свою интерпретацию небольшого фрагмента его истории длиною в 20 лет сквозь призму центральных персонажей, которую мне хотелось читать медленно, вдумчиво. И не столь интересен был сквозной образ Вождя (о нем и только о нем можно найти множество книг), в романе он дан штриховыми зарисовками. Собственно, его основная функция –  проводниковая. Куда более любопытными получились партком Гофман и приблудыш Васька.

После успеха дебюта «Зулейха открывает глаза» от Гузели Яхиной ждали сенсацию. Однако я услышала в романе «Дети мои» совсем другие тона, более приглушённые, нежные, но порой и ни к чему кричать во весь голос, в тишине не меньше звуков, и ещё важнее – иметь возможность присмотреться к осязаемому, поискать в настоящем недостающие кусочки пазла из прошлого, за что автору большая благодарность.

…Что оставалось еще? Только верить, что все было – не зря. Сказки, которые писал. Дети, которых растил. Яблоки, которые выращивал…

Зачастую тема творческих школьных сочинений такая – «Деталь в творчестве...» (одного из великих писателей). Так вот новый роман Гузели Яхиной «Дети мои» — торжество детали, в которой проявились и мастерство писателя, и глубинный смысл произведения. Я надеюсь, что в скором времени современные школьники будут препарировать творчество Гузели Яхиной в программном порядке, учась на её романах быть внимательными к детали в частности, и к Слову в целом.