Book Friends Club

Алексей Сальников

Петровы в гриппе и вокруг него

Роман Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» та ещё зараза, но заражает книга не вирусом сакраментального и скучнейшего чтения, а разжижающей мозг бациллой ёбургского реализма. Главные герои то ли гриппуют, то ли живут в состоянии бреда, но чем обыденнее живут, тем чудесатее их приключения, нашпигованные автором по сюжету различной клюквой, сроком годности начала нулевых, как раз по прошествии 15 лет с момента развала СССР.

«Теперь все стали серьезнее, а прошло-то всего несколько лет. Это была осень как раз после дефолта, но его восприняли как-то весело, а теперь дефолта не было, приближался Новый год, а все ходили по улицам какие-то озабоченные. Вроде бы и одеты все были лучше, и лица были более сытые, чем в девяностых, а вот чего-то людям не хватало. Не хватало как будто какой-то суеты. Раньше городские жители были похожи на тараканов, потому что бежали на какие-то халтуры, спешили в какие-нибудь места, где можно было подешевле купить вещи и продукты, торопились на автобус так, будто это вообще последний автобус по этому рейсу, спешили вернуться домой, чтобы не пересечься в темном подъезде с каким-нибудь шальным наркоманом. Теперь все ходили по городу, как коты по квартире».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА БАЛАГАНА

Петров, автослесарь с одной руки и пропойца — с другой, не видящий света в рабочей гаражной яме.

Жена Петрова, библиотекарь, временами хватающаяся в порывах истерии за мясницкий нож.

Сын Петрова, Петров-младший.

Артюхин Игорь Дмитриевич, антагонист и страшный сон Петрова-старшего.

Лишь изредка в их семье что-то вспыхивало, вроде спички в кромешной темноте.

Старший Петров, в поту гриппующий, по дороге домой встречает своего шапочного знакомого Игоря, с которым однако невозможно не забухать до состояния «упал – хватит». Встреча с Игорем неслучайна. Игорь, по всей видимости, обаятелен настолько, что даже прогулка с ним в катафалке, везущем покойника на похороны, и водкой, растекающейся по крышке гроба, не смущает Петрова. Да что терять-то, с женой он и так в разводе, хоть и живут вместе, гаражная яма с места не сдвинется, сын никуда не денется. Так, да не так, и концовка романа совершенно непредсказуема.

Петров понимал, что сам виноват в этом отношении к себе, потому что кто он, в конце концов, такой? Ни автослесарь, ни художник, ни отец, ни муж, то есть вроде бы и все это вместе, и в то же время не является ничем этим полностью. Он даже вспомнил фразу из Евангелия, которая его каждый раз коробила, когда ее упоминали, про людей, которые не холодны и не горячи, а теплы. Петров иногда ожидал, что ее закончат таким образом: «Потому что вы не холодны, не горячи, а просто мудаки». Он не любил эту фразу, потому что она была про него. Ну а что он мог сделать, если сразу таким уродился? Он не мог быть веселым по заказу, как с успехом делали это радиоведущие, с лету прыгающие с ветки на ветку одной темы за другой, как дети, как воробушки.


Теперь, сидя в машине с Игорем, он особенно остро почувствовал те руины, в которые обращена была его жизнь, при том что руин не было, была семья, работа, все были относительно счастливы, но Петров видел именно руины, в этот момент он казался себе Сергеем, который, толком еще не начав жить, уже разочаровался в жизни, Петрову тоже хотелось чего-то другого, но, в отличие от Сергея, Петров не знал, чего же ему, собственно, нужно. Он будто вышел из некого тумана, в котором блуждал очень долго, и оказалось, что вот он сидит в своей машине, у него ребенок, жена, какие-то друзья – и все совершенно чужие. Жизнь Петрова будто нарезали на этапы, и вот он находился в конце одного из этих этапов, а ему казалось, что это конец, совсем конец, как смерть. Получалось, что Петров думал, будто он главный персонаж, и вдруг оказалось, что он герой некого ответвления в некоем большом сюжете, гораздо более драматичном и мрачном, чем вся его жизнь. Всю свою жизнь он был вроде эвока на своей планете, пока вокруг происходила античная драма «Звездных войн». Или был чем-то вроде унылого Робина, женатого на женщине-кошке, в то время как параллельно ему жил мрачный Бэтмен. Игорь, конечно, не был особо мрачен, мрачными становились люди после общения с ним, но вот это вот ощущение второстепенности, возникшее у Петрова после рассказа жены Игоря, никак не уходило.


Петров не мог объяснить это словами. Это было какое-то чувство, что все должно было происходить не так, как есть, что кроме той жизни, которая у него, имеется еще какая-то: это была огромная жизнь, полная совсем другого, неизвестно чего, но это была не яма в гараже, не семейная жизнь, нечто другое, что-то менее бытовое, и несмотря на огромные размеры этой другой жизни, Петров за почти тридцать лет к ней не прикоснулся, потому что не знал как. Петрову иногда казалось, что большую часть времени его мозг окутан чем-то вроде гриппозного бреда с уймой навязчивых мыслей, которые ему вовсе не хотелось думать, но они лезли в голову сами собой, мешая понять что-то более важное, чего он все равно не мог сформулировать.

После последней главы перечитайте обязательно первую (а не удивлюсь, если перечитаете затем и всю книгу), так как те детали, на которые вы не обратите, вероятнее всего, внимания, вдруг станут выпуклыми и будут иметь совсем иное значение. Поначалу кажется, что сюр, взлохмаченный слегка диковатым сюжетом, внезапно накрывает не только героев истории, но и вас как читателя-соучастника. Очумелые Снегурочки, шабашные новогодние детские елки с неприкосновенным запасом советских приколов и хороводом детей в классических, потертых временем, звериных костюмах, пропахшие унылостью троллейбусы с прокисшими кондукторами и вездесущими психопатами... Но где-то главы со второй происходят магические буквенные трансформации, засасывающие в трясину чтения этого романа и выталкивающие в реальность затем только, чтобы отсмеяться гомерическим хохотом и набрать побольше воздуха перед очередным заныром. И удивительным, совершенно не поддающимся описанию, образом автору удалось избежать диссонанса между элементами произведения (сюжет, образы, обстановка, речь), вызвав к тому же добрую улыбку, хоть и понятно, что это смех сквозь слезы.

«Да лучше бы вообще Деда Мороза домой заказать, но там Егорушка может нажраться раньше времени и весь праздник испортить». – «А нам от работы дают Деда Мороза, он посещает все семьи с детьми. Муж, кстати, ни разу не исполнил. Мужики ведь как дети, они тоже в это верят в глубине души. Да я и сама проникаюсь этим сюром».

Петровы, Ивановы, Сидоровы... Их имена не очень важны, а образы собирательны. Этот роман – горючая смесь гоголевщины и щедринской салтыковщины, прекрасный образец современной русской прозы с элементами абсурда, которыми полна не только литература, но и жизнь.

«– Мы, ребята, – заговорил Виктор Михайлович, – привязаны к материи. Что бы ни говорили, но даже информация полностью материальна и не свободна от оков материи. Взять ту же книгу. Фотоны отскакивают от ее страниц и влияют на нейроны мозга определенным образом. Учитель колеблет среду, в которой находится, с помощью голосовых связок и воздействует на нейроны учеников через барабанные перепонки. Другое дело, что та же книга, без всякого бензина и электричества, просто лежа на столе, имеет почти неисчерпаемый ресурс информативности. Из нее могут черпать знание поколение за поколением, пока книга не рассыплется. Сказанное слово может размножаться в человеческой среде как живое, по сути дела слово – это как квант света, имеет сразу несколько сущностей, только свет может иметь корпускулярную и волновую сущность одновременно, а та же мысль – и связка конкретных молекул в нейронах, а когда ты произносишь свою мысль вслух – это вполне конкретное, измеряемое колебание воздушной среды, мысль, выраженная на бумаге, вообще какая-то невообразимая связка механизма распознавания образов, самих образов и непрерывного пинг-понга фотонов между механизмом распознавания образов и самими образами. Вообще интересно, ведь на квантовом уровне, грубо говоря, голова не отличается от жопы, среда, в которой мы существуем, не отличается от нас самих, воздух, который мы вдыхаем, еда, которую мы едим, становится нами, где эта граница между нами и средой? Почему мы, по сути дела, абстрактное облако элементарных частиц, можем передвигать облако элементарных частиц, которое является нами, и не можем, допустим, двигать горы таким же образом? То есть понятно, что с помощью инструментов можем двигать и горы, но почему не можем наделить ту же гору своей волей и не сдвинуть ее? Ведь никакой границы не существует».